что-то пишу
вернее тужусь
***
Спустившись с горы, я огляделся.
Впереди простиралось большое поле, уже местами тронутое осенью. Небольшие домики, редко разбросанные по необъятной местности, выглядели угрюмо и сиротливо.
Ветер нещадно гнул одинокие деревья и уносил в даль редкие струйки дыма нескольких домов.
Холодать начало еще с прошлых выходных, некогда ласковое солнце, появлялось все реже и дни становились короче. Небо теперь часто бывало серым и недружелюбным, а иногда и вовсе изливало на всех свои печали.
В “серые” дни, я частенько прятался в ущелье у подножия горы, но сильные дожди иногда проникали и в мое убежище. Пол намокал и шерсть к низу превращалась из огненно-красной в грязно-коричневую, лапы мерзли и все тело пускалось в нещадную тряску.
С наступлением холодов, добывать пищу становилось сложнее. Тело, слабое и неподготовленное к вольной жизни, постоянно промахивалось и совершало ошибку за ошибкой. Поначалу я злился на него, а потом принял как есть и просто старался выжить.
Взрощенным в клетке, ранее я не знал дикой, а иногда непонятной в своей жестокости, природы. Еда была всегда. Сладковатый запах мяса, порезанного на небольшие кусочки, поднимал из теплой норки даже в самый мороз. Иногда его смешивали с чем-то непонятным и хрустящим. Несколько раз в неделю давали рыбу, еще совсем свежую, пахнущую рекой и тиной. Один раз только что принесенная рыбина, на мои попытки укусить ее за бок, резко задергалась и взлетев, упорхнула как птица за прутья решетки.
Почувствовав жажду, я побежал в сторону небольшой речки, огибающей гору и утекающей куда-то совсем в даль. Холодная вода обжигала язык но насыщала организм своей жизненной энергией. В детстве, я помню как-то пробовал совсем другую воду, она была странного белого цвета и сладкая на вкус. Налитая в большую железную миску, она была быстро выпита мной и несколькими моими братьями.
Многие воспоминания уже побледнели или растворились вовсе, но именно этот момент память берегла сильнее всего. Это был так же и последний день, когда я видел своих братьев и мать.
Оставшись один, я долго царапал прутья и обиженно скулил на них. Но решетка все равно не пускала наружу, сколько бы я на нее не дулся.
Первые дни в, теперь казавшейся невероятной огромной и пустой, клетке были самыми страшными. Большой и пушистый лисий бок больше не согревал и не успокаивал, его больше не было рядом. Пропало вечное мельтешение и ворчание маленьких щенков, моих отражений.
Дни тянулись медленно, скучные в своем однообразии. Я замечал, как менялась моя шерсть, как лапы становились длиннее и тоньше, звуки исходившие из горла казались более грозными чем раньше. Тогда я понял, что вырос и возможно стал таким же большим как мать. С черными подпалинами, большими янтарными глазами и пушистым огненным хвостом.
А я все рос дальше, клетка перестала казаться такой огромной. Человек, кормивший меня, более не пугал и был единственным живым существом в моем мире.
Иногда на меня одевали резкий кожаный ремень, который противно пах сыростью и старостью. Привязывали к одному концу длинную веревку а другой конец брали в руки сами и вели в лес. Лес всегда был разным. То покрытый белоснежной мерцающей шапкой, то благоухающий и яркий в своих красках. Но что было неизменно, он всегда пугал. Не имеющий углов, стен и крыш, огромное пространство. Неизвестное и никому неподвластное, подавляло и заставляло каждый раз опускать хвост и уводить назад уши. Из груди шло непонятное клокотание, а когти намертво вцеплялись в землю.
Вдруг мимо меня проскользнула маленькая тень, полевая мышь, совсем позабывшая о страхе, устремилась в сторону человеческих сооружений.